Студент Ульяновского педагогического института Егор Мокин вступил в партию в 1930 году и состоял в ней пять лет, пока 20 марта 1935 года институтская парторганизация не исключила его из своих рядов, хотя ни в каких антипартийных поступках парень замечен не был, к партийной ответственности прежде не привлекался, да и происхождение имел вполне подходящее – из рабочих. Тем не менее, буквально в один момент будущий педагог не только лишился партбилета, но и вылетел из ВУЗа, сумев устроиться лишь чернорабочим на стройку.
Причиной крутого поворота судьбы стала поступившая в партком анонимка, в которой неизвестный, но бдительный «доброжелатель» сообщал, что Егор – никакой не пролетарий, а сын кулака. Хуже того! Студент Веретенников заявил, будто однажды в разговоре Мокин заявил, что крестьянство есть революционный класс, встав таким образом, на сторону троцкистов. И хотя, кроме слов однокурсника, даже сам факт подобной беседы ничем не подтверждался, а якобы кулацкое происхождение опровергалось предоставленными справкам, товарищи по партии изверги парня из своего коллектива.
Так и убирал бы бывший студент мусор на стройке, не вмешайся в его «дело» горком: 10 мая 1935 года на заседании бюро решение парторганизации пединститута об исключении Мокина из ВКП(б) было отменено, как необоснованное, а руководителю ВУЗа товарищу Овсейчук настойчиво предложили принять Егора обратно.
По той же причине – за сокрытие будто бы кулацкого происхождения, сослуживцы по Ульяновской милиции «вычистили» из партии начальника паспортного отдела – тридцатилетнего Филиппа Семеновича Цуканова. Он, правда, в отличие от будущего педагога, имел в партийной биографии небольшое пятнышко в виде выговора, объявленного Чердаклинским райкомом в 1930 году за искривление линии партии. Во всем же остальном Цуканов был чист, как новенький советский паспорт.
И вновь вмешался горком, который, в отличие от милиционеров, покопался в биографии исключенного и выяснил, что никакой тот не кулак, а обычный крестьянин. Что, хотя в 1923 году они вместе с отцом держали собственную молотилку, однако батраков на ней не использовали. А потом будущий милиционер и вовсе обменял свое недвижимое имущество на движимое – молотилку на лошадь.
С учетом сказанного, бюро указало милицейской парторганизации на формальный подход к разбору дела и велело вернуть Цуканову партийный билет.
Видимо, к середине тридцатых годов прошлого века классовая бдительность партийных масс обрела повышенную остроту, а низовая борьба за чистоту большевистских рядов приняла такой размах, что партийному руководству района пришлось принимать меры, пока процесс «очищения» не достиг катастрофического масштаба. Во всяком случае, уже с зимы 1935 года в повестку заседаний бюро Ульяновского горкома ВКП(б) на регулярной основе стал включаться пункт «о рассмотрении решений первичных парторганизаций об антипартийных поступках коммунистов». А специальные приложения к протоколам, в которых шла речь о таких делах, становились все более и более объемными, особенно в 1936 и в последующие годы.
При этом поначалу, как к проступкам «отдельных коммунистов», так и к чрезмерному рвению нижестоящих товарищей, члены бюро относились весьма снисходительно. Иногда даже слишком.
Например, парторганизация 2-го отделения городской милиции исключила из ВКП(б) члена партии с 1925 года Павла Степановича Коновалова. Такого наказания, по мнению товарищей, он заслужил за то, что в бытность свою уполномоченным Каменского районного управления милиции, уже исключался из партии и отдавался под суд «за связь с преступным элементом», каковая выражалась в присвоении «одного пальто и двух пар теплых сапог».
Однако особая инспекция Рабоче-Крестьянской милиции НКВД ничего криминального в действиях сотрудника не усмотрела и 10 марта 1934 года уголовное дело в отношении него прекратила за отсутствием состава преступления. И вот, год спустя Коновалов вновь трудился в органах, теперь – уполномоченным Ульяновского уголовного розыска.
В отличие от двух описанных выше случаев, на этот раз принципиальность милиционеров выглядела вполне обоснованной – они имели веские основания не доверять нечистому на руку коллеге, искренне полагая, что таким как он, не место и в ВКП(б).
Но вот бюро райкома с ними не согласилось, постановив дважды исключенного Коновалова в партии восстановить. Возможно, решающую роль в этом решении сыграло пролетарское происхождение милиционера и наличие у него пусть трехклассного, но все же образования.
Рабочий спиртоводочного завода, тридцатипятилетний коммунист с семилетним партстажем Петр Павлович Бурмистров проявил свою антипартийную сущность без отрыва от производства, кода не только напился на рабочем месте, но и украл литр вина, однако был пойман и изобличен. За чрезмерную тягу к выпускаемой продукции заводской партком объявил работнику строгий выговор с предупреждением. Но, по мнению бюро горкома, даже такое наказание для потомственного пролетария было чрезмерно жестоким и его снизили до простого выговора.
В общем, чистота чистотой, но, как говорил герой одной советской комедии, «к лЮдям надо подходить мягше, а на вопрос смотреть ширше». Так горком и делал. Во всяком случае, пока.
Источники:
ГАНИ УО Ф. 13, оп. 1, Д. 1247, л. 4.
ГАНИ УО Ф. 13, оп. 1, Д. 1273, л. 66, 131.